Большая морская 31

Проходя по Большой Морской улице, обратите внимание на дом 31. Приглядитесь внимательнее, и вы заметите, что средняя его часть словно заключена в рамку позднейших наслоений. Если мысленно удалить два верхних этажа и боковые пристройки, то перед нами предстанет небольшой одноэтажный домик, в девять окон по фасаду, на высоких подвалах, или, как говорили в старину, «на погребах». Впрочем, нет особой надобности напрягать свою фантазию, поскольку в коллекции Берхгольца имеется изображение этого дома в том виде, в каком он был 250 лет тому назад.

Конечно, за эти годы фасад его заметно изменился: исчезло высокое крыльцо, увеличились оконные проемы, окна утратили барочные наличники, вместо рустованных лопаток появились пилястры и т. д. И все же сохранились основные архитектурные членения, поэтому наружный облик здания остался узнаваемым. Ценность его состоит в том, что это едва ли не единственный уцелевший образец послепожарной застройки бывших морских слобод конца 1730-х — начала 1740-х. Напомню, что опустошительные пожары 1736 и 1737 годов уничтожили почти все дома в центральных кварталах между Адмиралтейством и Мойкой, в связи с чем была образована Комиссия о Санкт-Петербургском строении во Главе с П. М. Еропкиным. В ее задачи входили проектирование и планировка будущих квартаной, и в частности составление типовых проектов жилых зданий. Активное участие в деятельности комиссии принимал М. Г. Земцов, разработавший проект одноэтажного жилого строения на погребах, имевший различные варианты: в семь и девять окон по фасаду, с мезонином или без него. Во всех домах этой группы выделялся центр с тремя, реже с пятью окнами. Введение мезонина, наличие или отсутствие крыльца, разное количество окон вносили индивидуальные черты в архитектуру каждого из них. Наибольшее распространение такие типовые, или, как тогда говорили, «образцовые», дома получили в центральной части города, в районе Мойки, Морских улиц, Невской перспективы.

При отведении Комиссией участка владелец должен был представить на ее утверждение план дома и фасад, после чего обязывался: «...на том месте оное наличное каменное строение строить со всякою крепостью и предосторожностью и погреба зделать со сводами и у тех погребов главные наружные двери железные и у палат рундуки и лестницы каменные и то строение закладывать и производить под присмотром и показанием... архитектора Земцова, а сверх тех апробованных плана и фасада лишнего строения и на дворе служеб... не строить под опасением штрафа». Все эти меры призваны были не только обеспечивать пожарную безопасность, но и соблюсти «регулярство» нового здания. Одним из застройщиков Большой Морской улицы был некий купец Петерсон, который и возвел дом с высоким крыльцом в центре и каменными воротами по бокам. Позднее на месте ворот выросли два флигеля: сначала левый, потом правый. Левый флигель в 1858 году был перестроен в неоренессансном стиле, правый появился лишь в 1872 году, тогда же по проекту А. Р. Гешвенда соорудили пристройку с остекленным балконом на чугунных опорах, призванную почемуто «сопкой».

Сам же дом вначале надстроили одним этажом (к сожалению, время надстройки неизвестно), а затем, в 1852 году, тогдашний владелец князь Д. А. Лобанов-Ростовский перестроил его по проекту академика архитектуры Л. Вендрамини. Перестройке подверглись в основном внутренние помещения, что же касается фасада, то здесь изменения оказались незначительными: три средних окна были «утоплены» в неглубоких полуциркульных нишах, получивших пилястровое обрамление.

Таким мы видим дом 31 на фотографии, помещенной в 6-м номере журнала «Столица и усадьба» за 1914 год. В советское время его надстроили еще одним этажом, и он был слит с обеими пристройками в одно здание. Таким мы видим его сейчас. А теперь перенесемся в «блестящий век Екатерины».

В 1785 году на маскараде, устроенном Потемкиным в честь государыни в Аничковом дворце, петербургский высший свет впервые увидел шестнадцатилетнюю красавицу — дочь князя Ф. С. Барятинского Екатерину. Императрица удостоила девушку своим вниманием, возможно чтобы доставить удовольствие ее отцу — одному из своих главных сподвижников во время дворцового переворота 1762 года. Е. Ф. Долгорукая

Вслед за нею все собравшиеся принялись расхваливать красоту и грацию юной княжны. Она и впрямь была хороша; французская художница Виже- Лебрен, написавшая позднее портрет Екатерины Федоровны в костюме сивиллы, так описывает ее внешность: «Красота ее меня поразила: черты лица были строго классические, с примесью чего-то еврейского, особенно в профиль; длинные темно-каштановые волосы падали на плечи; талия была удивительная, и во всем облике было столько же благородства, сколько и грации». Но особенно поражены были ее прелестью двое мужчин: князь Василий Васильевич Долгорукий и сам хозяин — светлейший князь Потемкин. За первого она спустя несколько месяцев вышла замуж, а второй... впрочем, не будем забегать вперед. После свадьбы молодая чета Долгоруких поселилась в уже известном нам доме на Большой Морской 31, купленном князем в 1782 году у золотых дел мастера Делакруа. Вскоре начинается русско- турецкая война, и князь Василий отправляется в действующую армию. Он участвует во взятии Очакова, за что награждается орденом Св. Георгия 2-й степени. Жена последовала за ним и провела зиму 1790 года в военном лагере близ Бендер. Здесь вновь произошла ее встреча с Потемкиным, командовавшим русскими войсками.

Один из очевидцев вспоминает: «Его светлость большие тогда делал угождения княгине Е. Ф. Долгорукой. Между прочими увеселениями сделана была землянка противу Бендер, за Днестром. Внутренность сей землянки поддерживаема была несколькими колоннами и убрана бархатными диванами и всем тем, что только роскошь может выдумать». Здесь фельдмаршал задавал блестящие пиры, на которых присутствовала и Екатерина Федоровна в обществе еще нескольких придворных красавиц. Малейшие ее прихоти исполнялись словно по волшебству; курьеры скакали в Париж за бальными туфельками для нее. Стараясь всеми способами снискать ее благосклонность, Потемкин даже, как уверяют современники, ускорил штурм Измаила, чтобы представить ей зрелище атаки на крепость.

Вернувшись в 1791 году в Петербург, Е. Ф. Долгорукая заняла первое место среди красавиц екатерининского двора. Соединяя с красотой ум, веселость и обворожительную любезность, она была окружена толпой поклонников, среди которых выделялся австрийский посол граф Кобенцель, отличавшийся пристрастием к любительским спектаклям. Разыгрывались они и в доме на Большой Морской, причем главные роли весьма успешно и с большим талантом исполнялись самой хозяйкой и графом. Между тем Потемкин, обеспокоенный усиливающимся влиянием Платона Зубова, оставляет армию и в том же 1791 году прибывает в столицу. Безмятежная жизнь семейства Долгоруких закончилась со вступлением на престол Павла I. Император немедленно подвергает опале князя Федора Сергеевича Барятинского — одного из убийц Петра III. На просьбу Екатерины Федоровны помиловать отца Павел с гневом отвечает: «У меня тоже был отец, сударыня!» А в августе 1799 года опала постигает и ее мужа. Ему приказано было в двадцать четыре часа выехать из Петербурга в свое подмосковное имение с запрещением въезда в обе столицы. Спустя несколько месяцев супруги получают разрешение выехать за границу.

А.Л. Нарышкин

В 1801 году дом князя Долгорукого приобретает обер- камергер Александр Львович Нарышкин. О его отце, Льве Александровиче, Екатерина II писала, что никто не заставлял ее так смеяться, как Нарышкин, обладавший замечательным комическим талантом и шутовскими наклонностями. Сын унаследовал от отца находчивость, блестящее остроумие и пристрастие к колким шуткам и каламбурам. В течение семнадцати лет, с 1799 по 1816 год, он исполнял должность директора Императорских театров, которые за это время достигли значительных успехов. Однако оценка его деятельности довольно противоречива. С одной стороны, Нарышкин сделал немало полезного для наведения порядка в театрах, установив, в частности, строгое наблюдение за тишиной во время спектаклей и запретив допуск на сцену посторонних лиц. В наши дни это кажется чем-то естественным и само собой разумеющимся, но так было отнюдь не всегда. Вместе с тем Александр Львович далеко не всегда был справедлив и беспристрастен к своим подчиненным и частенько использовал театральную труппу для собственных домашних увеселений. А повеселиться он любил: на даче и в городе стол гостеприимного вельможи был открыт для всех, званых и незваных; его обеды и праздники гремели в Петербурге. У него в доме на Большой Морской 31, который прозвали «новыми Афинами», собирались все лучшие умы и таланты того времени. Немудрено, что при таком образе жизни Нарышкину постоянно не хватало денег, и он был в вечных и неоплатных долгах.

Алексей Яковлевич

Лобанов-Ростовский

В 1820 году А. Л. Нарышкин продает дом на Большой Морской 31 своему родственнику, князю Алексею Яковлевичу Лобанову- Ростовскому, только что женившемуся на княжне Софье Петровне Лопухиной, единокровной сестре уже знакомой нам Анны Петровны. По поводу этого брака А. И. Тургенев писал П. А. Вяземскому 13 августа 1819 года: «Княжна Лопухина наконец сдалась и выходит за князя Алексея Лобанова-Ростовского. Многие повесили голову, то есть головы». Очевидно, у княжны существовали сомнения относительно претендента на ее руку; князь А. Я. Лобанов- Ростовский был известен в Петербурге как своей красивой, представительной наружностью, так и крайней вспыльчивостью и жестокостью. Впоследствии молва напрямую обвинит его в гибели двадцатилетнего сына Петра, студента университета, покончившего с собой из- за суровости отца, что сильно потрясло общество. Тем не менее Алексей Яковлевич пользовался неизменной благосклонностью императора Николая I, сделавшего его в 1833 году своим генерал- адъютантом и поверявшего ему такие специфические миссии, как, например, усмирение крестьянского бунта в Симбирской губернии в 1836 году, когда мужики отказались поставлять лес для нужд флота. Исполнял он и многочисленные дипломатические поручения. Одно время князем А. Я. Лобановым- Ростовским не на шутку увлекалась младшая дочь Олениных Анна, предпочтя его влюбленному в нее Пушкину. Хотя любовь поэта и не встретила в данном случае взаимности, бесплодной ее не назовешь: именно ей мы обязаны появлением целого цикла лирических стихотворений. Среди них «Посвящение» к поэме «Полтава», «Ее глаза», «Ты и вы», «Не пой, красавица, при мне...» и наконец — «Я вас любил».

Александр Яковлевич

Лобанов Ростовский

В 1830-х годах в доме на Большой Морской 31 поселился брат Алексея Яковлевича, Александр возвратившийся из Парижа. По характеру братья мало походили друг на друга; открытый, доброжелательный Александр Яковлевич пользовался всеобщей любовью и имел широкий круг знакомств. Был он знаком и с Пушкиным. 27 сентября 1822 года поэт писал Н. И. Гнедичу из Кишинева: «Князь Александр Лобанов предлагает мне напечатать мои мелочи в Париже». Издание это по разным причинам не было осуществлено. Александр Яковлевич прославился своими замечательными коллекциями. Поначалу он собирал все, имевшее отношение к русской княжне Анне Ярославне, супруге французского короля Генриха I; позднее заинтересовался личностью Марии Стюарт и собрал богатейшую коллекцию книг на разных языках, посвященных трагической судьбе королевы. Князь состоял членом Французского общества библиофилов и Русского географического общества. Естественно, коллекционирование требовало весьма значительных средств, и они у него имелись: он был женат на одной из богатейших женщин России — Клеопатре Ильиничне Безбородко, племяннице и наследнице канцлера. Впрочем, супруги довольно скоро расстались: жена не могла простить мужу его мотовства, хотя сама страдала тем же пороком. И еще об одном увлечении князя, сделавшем его имя известным в России: будучи страстным яхтсменом и владельцем нескольких яхт, он способствовал развитию этого вида спорта у себя на родине.

В 1846 году по его инициативе в доме на Большой Морской 31 открывается Императорский Российский яхт- клуб, которому суждено было просуществовать в этом здании до самой Октябрьской революции. Попасть в члены яхт-клуба (некоторое представление о его интерьерах дает фотография 1914 года) считалось большой честью даже для великих князей.

Свою любовь к морским путешествиям Александр Яковлевич передал племяннику Николаю Алексеевичу, последнему владельцу дома из семейства Лобановых-Ростовских. Судьба его трудна и драматична. Очень умный, начитанный, любознательный, одаренный талантом к рисованию, в молодости Николай служил в лейб-гвардии гусарском полку. Служба его, однако, продолжалась недолго: повинуясь собственному влечению или влиянию дяди, он поступает на флот и вскоре становится адъютантом великого князя Константина Николаевича. Имея большое состояние, Николай Алексеевич приобретает собственную яхту, на которой совершает несколько дальних плаваний, в том числе в Америку. По возвращении в Россию с ним случилось страшное несчастье: из-за старой травмы позвоночника он перестал владеть ногами. Это было следствием частых падений с лошади в бытность его лейб- гусаром, когда он, рискуя жизнью, выделывал самые невероятные наезднические трюки... Началось длительное и почти бесплодное лечение с применением самых мучительных средств, вроде прижигания раскаленным железом. Не оставлял князь и занятий живописью. Менее чем за год до смерти, уже около тридцати лет прикованный к постели, он сумел написать Христа во весь рост для заалтарного витража церкви в Ментоне, где он находился и то время на излечении. При этом его работа оказалась настолько превосходной, что никто из французских художников в Ницце не мог ее превзойти. В 1882 году Николай Алексеевич продал дом английскому подданному Н. Белею, а у того, в свою очередь, его приобрел в 1902 году Императорский Морской яхт-клуб за 730 тысяч рублей.

Дом на Большой Морской 31 лишь маленькая частица в мозаике старинных кварталов былого столичного города Санкт-Петербурга. Она изрядно поблекла, потускнела, эта некогда драгоценная мозаика. От нас зависит, засияет ли она прежним блеском.